"Люди выносят из книг только то, что сами в них привносят”.

                  Бернард Шоу.

   Бернард Неуязвимый

Бернард Шоу родился 26 июля 1856 года в Дублине. И тут же обнаружил, что никто его здесь особенно не ждал. "Я был ирландцем, - писал он в сороковой юбилей, - стало быть, у меня неоткуда было взяться патриотическим чувствам ни к той стране, которую я покинул, ни к той, которая её разорила”. Вспоминая о родителях своих он говорил: "Ни на какую другую мать я бы в жизни не согласился, потому, что худшей матери свет не видывал”. Представьте себе молоденькую девушку, дочь сельского сквайра, воспитанную в самых строгих правилах двоюродной бабкой, благообразной горбуньей, которая тиранила бедняжку племянницу, самым немилосердным образом выказывая милосердную заботу о её будущем, - словом, сущий Ричард III в юбке была эта бабулька. И эта вот девушка вырвалась наконец на волю и решилась на первый в своей жизни серьезны самостоятельный шаг. И надо же было случиться, чтобы этим шагом оказалось замужество. И надо же было случиться, чтобы на роль жениха подвернулся не кто иной, как Джордж Карр Шоу, далёкий потомок Макдуфа, славного тана файфского, того самого, который у Шекспира геройски сносит голову Макбету. Потомок Макдуфа оказался женишком, прямо скажем, незавидным. Доходы – ни то ни сё, какое-то дельце по оптовой торговле зерном, которое постоянно дышало на ладан и только чудом не разваливалось окончательно. К тому же Джордж Карр Шоу был почти вдвое старше невесты и чудовищно косил на оба глаза. Но это все не остановило юную Элизабет Герли. В итоге, после неудачного побега, она сбежала в себя, целиком отдавшись занятиям музыки и вокалом. На вопрос в лоб: "Сколько у неё детей? – она не ответила бы сразу”. Двое? Трое? Да, кажется, трое – две

 девочки и мальчик, который, безусловно, был выношен в мажоре. Дети росли себе как трава, матушка их почти не замечала.

Еще одно обстоятельство обнаружилось практически сразу после рождения. Однажды некий френолог, даже не взглянув на голову Шоу, заявил, что на том месте, где у нормальных людей бугрится «шишка уважения», сей индивид, несомненно, имеет впадину.  Кроме того, скромность – это не та болезнь, которая могла бы свести Шоу в могилу. Как он сам  говорил: "Здоровое самомнение продлевает жизнь лет на сорок - пятьдесят”. Как и всякий человек, которому не грозит смерть от безвременной скромности, Шоу любил говорить о себе в третьем лице. И называл  он себя "Джи-Би-Эс”.

Шоу имел свой независимый взгляд на мир – как на систему шоуцентрическую. И в 1876 году центр этой системы сместился в Лондон, где уже несколько лет жила его мать, уехавшая в британскую столицу вслед за своим музыкальным наставником и пробавлявшаяся уроками пения. Его мало трогало мнение окружающих, видевших в нем бездельника, эгоиста, бессердечного негодяя, бесстыдно эксплуатирующего своё мать, вместо того, чтобы стать её опорой. Шоу не собирался жить чужой моралью, он не собирался возлагать свою молодость на алтарь сомнительного благополучия – не за тем он распростился с Дублином и верным конторским жалованием: "Я писал свои пять страниц в день и на горбу матери выезжал в люди – а не в рабы”. Дорогу в люди свободнорожденному Бернард Шоу должны были протаранить романы, а которых он много позже отозвался так: "Читать можно – и в этом весь ужас”. Оскар Уальд по этому поводу говорил: "Можно по-разному не любить Шоу – можно не любить его пьесы, а можно любить его романы”. Девять лет романист Шоу терпел неудачу за неудачей, но с самоотверженностью наседки высиживал дневную норму: пять страниц – и точка ("Получив пятьдесят или шестьдесят отказов и ни одного одобрения, я вдруг возомнил себя гением”).

Немного позже Шоу познакомился с Уильямом Арчером, благодаря которому он утвердился в журналистских кругах и встрял костью в горле лондонской культурной жизни. Именно в соавторстве с Арчером он начал было писать свою первою пьесу, которая, из-за творческих разногласий, осталась незавершенной, но через несколько лет, переработанная и дописанная, все-таки явилась миру как первая пьеса Бернарда Шоу "Дома вдовца”. В тоже время осваивал еще одну сферу деятельности – с 1879 года он начал упражняться в ораторском искусстве. Впервые устное публичное слово Шоу выдавил из себя на собрании так называемого "Общества пытливых”, которое с одинаковой свободой испытывало на прочность суждения, касавшиеся политики, религии или секса.

Беготня по митингам, собраниям и лекциям привела Шоу в стан социалистов. И уж в плоть до 1898 года, когда он стал выступать только по особым случаям, не было такой бочки, клокотавшей публичными словопрениями, которой Шоу не был бы затычкой. (самая длинная речь – 4 часа; одна из лучших – под проливным дождем в Гайд-парке. Вся аудитория состояла из семи человек: шести полицейских, посланных за оратором наблюдать, и секретаря общества, по просьбе которого он выступал, при этом секретарь держал над Шоу зонтик). Вся эта социалистическая пропаганда была хорошим тренингом для самого Шоу. При таком лозунге, как: "Никогда не спорь – стой на своем, и точка”, - он овладел техникой, которая позволяет развернуть аудиторию не только лицом к истине, но и в любую сторону, угодную опытному краснобаю, и постановил для себя, что негоже пользоваться этой техникой без стыда и совести. Словом, он был вполне готов к поприщу критика. А уже с 1885 по 1898 год он последовательно сеял панику сначала в рядах художников, потом – в стане музыкантов, наконец – в театральных кругах. Десять лет спустя, Шоу говорил о том, что он не мог найти в себе оправдание тому, что эти годы занимался театральной критикой и что он не будет делать этого впредь. "В театр я больше ни нагой. Предмет исчерпан – и я вместе с ним”.

После появилась первая пьеса "Дома вдовца”, которые представляли собой смесь социальной проблематики с клоунадой и была поставлена в 1892 году лондонским Независимым театром. Пьеса провалилась, но вызвала много шума. Так же были "Сердцеед”, "Профессия миссис Уорен”, "Оружие и человек”, "Кандида”, "Цезарь и Клеопатра”, "Другой остров Джона Булля”, "человек и сверх человек”, "Пигмалион” и другие.

О публике он отзывался так: "…публика и через двадцать лет останется такой же, но в моих пьесах увидит чувства и правду, где сейчас видит сатиру и состязание в остроумии…”.

В свои  шестьдесят лет Шоу встретил ирландскую миллионершу Шарлотту Пейн-Таунзенд. "Хочу тряхнуть стариной и влюбиться в неё – обожаю влюбляться. Но влюбляюсь я, заметьте, в её самое, а не в её миллион. Пусть себе кто-нибудь другой женится на ней, если, конечно, она стерпит его после меня”. И вот жених, в какой-то старой куртке, на костылях, предстал с невестой перед чиновником, который по началу принял его за обязательного нищего, без которого не обходится ни одна свадебная процессия.

После постановки "Пигмалиона” началась борьба Британской империи с Бернардом Шоу… Когда Англия заходилась в припадках гнева по поводу очередной щедрой оплеухи, которую отвешивал из любви к истине Шоу, этот очаровательный гомункул спокойно констатировал: "Англичане, конечно, по-своему правы, но им невдомек, что я иностранец. Я с детства впитал ненависть к тому, что у них называется патриотизмом, и по этому я принадлежу к немногим местным жителям, которым доступны объективные суждения”.

В 1925 году Шоу была присуждена Нобелевская премия "Очевидно, это в благодарность за то, что я облегчил в этом году положение всего мира тем, что ничего не опубликовал”. А во время первой мировой войны его слова: "… кто бы ни победил, этот победа войны”, - растеклись по планете так широко, его авторитет так и возраст, что публика с благодарностью воспринимала очередную взбучку с промыванием мозгов, и только и ждала, что изречет сей благородный старец по такому-то поводу.

В последние годы он почти безвыездно жил в деревушке Эйот-Сент-Лренс, в доме, который построили они с Шарлоттой. В этом-то меленьком раю и подстерегала курносая. Второго ноября 1950 года Бернард Шоу умер, а прах развеяли в саду около дома.